Знаете ли вы, что лесные птицы настолько скромны по своей природе, что никогда не поют о собственной красоте? Они слагают  песни о чистом воздухе, о нежном солнышке, о сладких ягодах – и никогда о том, что, скажем, у их соседки  потрясающий рисунок на спинке, а большой белый лебедь очень грациозен.

 Так и маленькая птичка Сиалия, поселившаяся у подножия гор, даже не догадывалась, что её перышки потрясающего синего цвета. Да и откуда же ей было знать, если пернатые друзья не спешили рассказать об этом? К тому же большого озера или реки поблизости не было,  а зеркал в птичьем обществе не водится, так что пташка могла разглядеть ну разве что свои животик и грудку, а те были бело-оранжевыми. 

Самым лучшим другом синей птички был ручеёк, который тоненькой струйкой журчал неподалёку. Ручеёк очень любил Сиалию, поил её чистой водичкой, а иногда ловил капельками солнечные лучики, чтобы повеселить маленькой радугой пернатую подругу.

Как то раз Сиалии взгрустнулось не на шутку. Уж не знаю, кто в этом был виноват. Может, прохладный сентябрьский ветер, который шептал: “Скоро зима…”, или стайки ласточек, бодро обсуждавшие предстоящий перелёт в тёплые страны. Как бы там ни было, Сиалия перестала резвиться с остальными птичками и всё больше времени проводила в печальных мыслях. 

В один из таких особенно “пасмурных” дней она прилетела к ручью и задумчиво опустилась на ветку почти у самой воды. Дул лёгкий ветерок,  веточка пружинила и кивала в такт журчанию ручейка. Сиалия закрыла глаза,   солнечный лучик ласково целовал её макушку, уговаривая вздремнуть часок-другой… Сиалия была готова уже поддаться сладостному очарованию сна, как вдруг сквозь журчание воды услышала: 

– Не спи, Синяя птица. 

“Кто здесь Синяя птица?” – недоумевала Сиалия, оглядываясь по сторонам. 

– Пойдём с нами, мы покажем тебе всё! – пропели неугомонные капли и побежали вниз по каменному склону. – Лети за нами, поспеши! 

“Ладно, хоть посмотрю, что это за Синяя птица такая”, – согласилась Сиалия – и порхнула вслед за ручейком. Сначала тот был маленьким и робким. И птичке приходилось лететь низко-низко, чтобы не упустить его из виду. Чем дальше улетала Сиалия, тем больше становился ручеек, и голос его звучал уже громко и спокойно. 

– Лети сюда, Синяя птица! – говорила ей теперь уже лесная речушка.

Сиалия летела над левым берегом и бесконечно крутила головой в разные стороны в надежде увидеть ту, с которой разговаривала река. Но, естественно, никого поблизости не было. Тогда Сиалия подумала, что Синяя птица, наверное, летит с другой стороны реки, и направилась туда. По дороге она проголодалась и, решив перекусить на ходу, погналась за комаром. Комар был хитёр: он знал, что ни одна из лесных птиц не рискнёт искупаться, и резко спикировал вниз. Сиалия, ничего не подозревая, пустилась было за ним, как вдруг увидела в воде отражение Синей птицы. Вмиг забыв про комара, Сиалия начала осматриваться по сторонам, но – увы! – волшебная птица исчезла… Ничего не понимая, малышка полетела дальше, теперь уже по правому берегу реки, гонимая вперёд любопытством, прежде неведомым ей. Несколько часов они неслись наперегонки. Ещё несколько раз удавалось Сиалии увидеть загадочную Синюю птицу, но прекрасное создание всякий раз ускользало от глаз любопытной малышки. 

Так продолжалось до тех пор, пока однажды, уставшая Сиалия не заметила вдалеке ферму. “Вот тут я и отдохну!” – сказала путешественница и направилась поближе. Первым делом она принялась искать что-нибудь съестное. День выдался на редкость тёплый, хозяева фермы дружно трудились где-то в поле. Сиалия подлетела поближе и увидела кур, деловито клюющих зерно. Первой её заметил большой черный петух, который, не в силах скрыть удивление, громко захлопал крыльями, созывая несушек:

– Куры, куры, бегите скорее сюда! Посмотрите, какая прекрасная птица к нам прилетела!

Сиалия поначалу даже испугалась за Синюю птицу. 

– Где? Где? Где? – кудахтали куры. 

– Да вот же, смотрите! Ах, как мило и скромно она держится! – восхищался петух. 

– Какая вы красивая! – робко сказала молодая серая курочка, а белые петушки одобрительно закивали красными гребешками. 

Голубая андалузская курица вышла неспешно вместе с целой стайкой юрких пищащих комочков и, важно усевшись на колоду, прокудахтала:

– Знаете, милочка, я, конечно, многое повидала в жизни и даже была удостоена чести говорить с хозяйской канарейкой. Но никогда в жизни не видела такого необычного окраса! Я хоть и зовусь голубой, но цвет даже самых ярких из нас всё равно, скорее, нежно-серый. Вы же словно кусочек неба, который внезапно присел на наш заборчик. 

Куры наперебой хвалили таинственную Синюю птицу. К ним подтянулись воробьи и даже гордые и неприступные индюки. Сиалия, как ни крутила головой по сторонам, никак не могла увидеть ту красавицу. Однако она все же решилась и робко спросила у кур:

– Простите, леди! Но где вы видите Синюю птицу? Я уже несколько дней ищу её, но мне не удалось с ней даже поговорить!

Вопрос был настолько странным, что куриный хор умолк тут же. Первой нарушила молчание голубая андалузская – она единственная на птичьем дворе была матерью и поэтому пользовалась всеобщим авторитетом. К тому же она была неглупа, а потому сразу догадалась, в чём тут дело: 

– Пойдём со мной, я покажу. Отсюда тебе не видно, – и, проявив несвойственную благородной матроне прыть, курица прощемилась сквозь дыру в заборе, и повела Сиалию к бочке с водой, что стояла прямо под туго натянутыми верёвочками, на которые хозяйка фермы вешала сушить бельё. Сиалия взлетела на тонкие струны, посмотрела вниз и… О чудо! Из черноты бочки на неё смотрела Синяя птица, но животик и шейка у неё были оранжевые! 

– Здравствуйте, уважаемая Синяя птица, – произнесла Сиалия и попробовала поклониться. – Почему вы убегаете от меня всё время и позволили пообщаться с вами только из бочки?

Птица ничего не ответила, а лишь качнулась навстречу. Наша малышка ещё долго пыталась задавать свои вопросы, но птица почему-то лишь улыбалась и молчала. Курица, наблюдавшая за столь странным диалогом, вдруг вспомнила, что ей пора укладывать цыплят спать, и решила ускорить процесс знакомства: 

– И как Вам нравится Ваше отражение, милочка? – окликнула она птичку. 

– Моё отражение? – Сиалия снова заглянула в бочку, но на неё оттуда лишь вопросительно взглянула Синяя птица. – Я… Я не вижу его…

– А что ты видишь? – курица уже начинала терять терпение. 

– Синюю птицу, – недоумевающе ответила Сиалия. 

– А это значит… – наседка не теряла надежду, что Сиалия поймёт всё сама. 

– Что меня не существует?.. – грустно продолжила Сиалия. 

– Что ты и есть Синяя птица! – воскликнула курица. – Ладно, вы тут пока сами между собой договоритесь, а я пойду: мне к цыплятам надо.

Сиалия до самого вечера смотрела на своё отражение. А ведь это и вправду она! Вот маленький шрамик на пальце – напоминание о том, как она хотела полакомиться ягодами шиповника. Вот царапинка на кончике клюва – когда-то летом она попробовала расколоть шишку. “Какие милые, эти куры, что рассказали мне о том, кто я есть! Но почему же тогда другие молчали?.. Интересно, сами-то куры знают, какие она премилые на самом деле? – размышляла Сиалия, глядя на мерцающие в ночи звёзды. – Непременно нужно сказать им об этом”. И как только первые лучи утреннего солнышка озарили ферму, лазурный огонёк, живой и тёплый, взметнулся вверх и долго-долго и нежно пел оду птице, которую все привыкли считать глупой.

Прошло время. Сиалия вернулась в родные края. И хотя лесные птицы очень скромны, она не упустила возможности сообщить соседке, что у неё потрясающий рисунок на спинке, а белому лебедю – что он непередаваемо грациозен. Синяя птица до сих пор летает по миру, помогая каждому открыть его красоту. Наверное, поэтому многие мечтает с нею встретиться и зовут её Птицей Счастья.

Автор текста и рисунков: Ольга Люцко

Публикация: Газета “Зорька” №6/2011г

Один талантливый скульптор мечтал о славе, признании и первом призе на выставке фарфоровых изделий. Он давно отточил свое мастерство и, казалось, что созданные им цветы, источают аромат, а балерины сейчас взмахнут ворохом пышных юбок и сделают элегантное па. Однако все-таки чего-то всем его работам не доставало. Скульптор размышлял  днями и ночами,  искал ответ на свой вопрос и вскоре так устал, что сложил в рюкзак свитер, надел старые сапоги и прыгнул в электричку, чтобы напоить блуждающий ум свежестью сельского воздуха.

Вагон неспешно катился, постукивая колесами, а скульптор размышлял, что бы такое слепить, чтобы поразить судей. Он готов был работать сутки напролет, желая услышать слова одобрения от всех этих известных людей. Он готов был забросить семью,  готов был не спать и не есть, лишь бы увидеть свое имя в первой строке списка победителей. «Ничего, – думал скульптор, – обрету признание, потом все наверстаю».

Электричка дернулась и остановилась. Уставший голос что-то пробубнил в громкоговоритель, а из окна вагона скульптор увидел облупившийся полустанок, ржавые буквы на крыше которого сложись в родное сердцу слово. 

«Что я тут делаю? – разочарованно подумал скульптор, но было поздно. Электропоезд громыхал вагонами уже где-то далеко, а долгожданного прозрения от встречи с малой родиной не случилось. Не закружилась голова от сладкого воздуха, не забилось сильнее сердце. 

«Люди скажут «Вот дурак!», – промелькнула в голове мысль,  – Однако ничего не поделаешь – домой раньше пяти  ничего не едет»…

Скульптор еще раз глянул на старый полустанок, поморщился от яркого света, закинул на плечо рюкзак и направился по узкой тропинке к реке. Там, присев на лугу в тени зарослей ивняка, он, как мальчишка обхватил голени руками и положил голову на колени. 

«Чем мне поможет этот луг? Ну правда, не идти же на выставку с фарфоровым камышом или кувшинкой, когда все будут c экзотическими птицами или цветами неземной красоты!»

Скульптор снова недовольно зажмурился и вдруг услышал раскатистое: «Поду-у-у-май!». Оказывается, не один он облюбовал тенистые заросли ивы – в большая пятнистая корова неспешно жевала траву нескольких метрах от нашего героя.

– Вы что-то сказали? – спросил он и с ужасом подумал «Неужели я разговариваю с коровой?  Что скажут люди!!!»

Корова кивнула головой, словно соглашаясь и еще раз промычала. На этот раз скульптор услышал «Ду-у-у-май».

– Да думаю я, думаю! – рассерженно ответил он корове и это показалось уже не таким странным как в первый раз, – только никак ничего не придумаю…

– У-у-у-м, – понимающе поддержала разговор корова.

– Ума-то хватает… – ответил скульптор и почему-то добавил: разума маловато.

– М-у-у-у-у-ка, – кивнула корова рогатой головой и скульптор вдруг  заметил, какие красивые и нежные у этого животного уши. 

«Люди скажут, что я сумасшедший!» – подумал скульптор, – Хотя это и правда мука – разбираться в мельтешении ума». Немного помолчав, он все же решился возобновить свой невероятный диалог:

– Ты вообще кто?

– Му-у-у-уза! – невозмутимо ответила корова и отщипнула пучок сочной травы.

«Вот это да – муза в поле! Жаль, что жюри  оценивает не чувство юмора» – подумал скульптор и спросил:

– Так что же такое красота, а муза? Может, покажешь?

Корова неспешно подняла голову от травы и двинулась в сторону скульптора. Да, его детство прошло в деревне, и сельской живности он не боялся, однако,  услышав размеренное дыхание новой подруги совсем рядом, занервничал и едва не поддался  желанию убежать.

Корова стояла очень близко и скульптор мог видеть как внимательно его разглядывают добрые карие глава и слышать, как стучит большое щедрое сердце. На один миг все, что его окружало, словно собралось, сконцентрировалось в одну точку, а все что было незаметным – проявилось. Скульптор увидел, как играют блики солнца на пятнистой спине, как разноцветные бабочки порхают у цветов и трав, расстелившихся под ногами, с каким наслаждением большой влажный нос вдыхает воздух.

– Му-у-у-удрость…, Му-у-у-ужество…- сказала корова и, немного помолчав, раскатисто добавила: А-у-ммм…

Мысли, копошившиеся в голове скульптора, притихли и поспешили расползтись по углам, подальше от напирающего чувства какой-то невероятной спокойной радости, какое бывает, когда прикоснешься сердцем к чему-то очень важному…

… «Где мое мужество? И где моя мудрость?» – думал скульптор под стук вагонов электрички по дороге домой…

 Скульптор снова заперся в мастерской, выходя только чтобы обнять жену и детей, и погрузился в работу. С особой любовью и трепетом он лепил, отливал, обжигал, шлифовал и расписывал… фарфоровую пятнистую корову. По ее спине порхали бабочки, ноги утопали в зеленой траве, а карие глаза с пытливым добродушием взирали на мир из-под пушистых ресниц. Впервые в жизни, скульптору было все равно, что скажут люди – он творил.

Текст и рисунок: Ольга Люцко

Посвящается Татьяне Пищелиной

Хрустальная балерина была уверена, что она – образец спокойствия и сдержанности. Она долго жила в кабинете директора танцевальной школы, красуясь на подставочке в окружении книг о вечном и прекрасном, пока одно неловкое движение все не изменило. Подставочка отлетела в сторону и разбилась, а балерина, хоть и осталась цела, стоять как прежде уже не могла. С того дня она перебралась в комнату внучки директора, где ее подвесили на капроновой ленте прямо под люстрой, словно цирковую гимнастку.

Нельзя сказать, что новая роль совсем не понравилась балерине. Наоборот, было очень захватывающе раскачиваться на ленте, когда в комнату врывался ветер или дети начинали озорничать. Однако были и неприятные моменты: время от времени, когда что-то шло не так, балерина замечала, что у нее в животе зажигается маленькая искорка. Эта искорка была такой горячей, что становилось страшно –  а вдруг она расплавит хрусталь и погубит свою хозяйку! Балерина старалась соблюдать правила приличия и держаться достойно, но порой искра была сильнее ее, и перескакивала к соседям – тогда даже люстра начинала горячиться, а атмосфера накаляться. 

Балерина смущалась, извинялась, а потом долго не находила себе место. «Ну почему же? – сетовала она, – этот гадкий огонь совсем меня не слушается! Мало того, что взбудоражит всех и перессорит, так еще и сил после этого ни на что не остается! Нужно лучше держать себя в руках!» Так подумала однажды балерина, а подумав, сделала.

Однако это не помогало. Если балерина забывала про огонек в животе, то он непременно перемещался в колено, или в пятку, или еще куда-нибудь и становилось очень больно. Балерина огорчалась, сердилась на себя, и  распалялась еще больше…

– Что-то со мной не так! – балерина размышляла на эту тему так часто, что и не заметила, как однажды озвучила волнующую проблему.

– А что с тобой не так? – услышала она вдруг в ответ. Это было сентябрьское солнце – все еще теплое, но уже почти неуловимое и невероятно ласковое, – внутренний свет – это же так прекрасно!.

– Ага, если он не испепеляет все вокруг… – уныло отметила балерина.

– Ой, ну что ты! – это просто новое для тебя чувство и к нему нужно привыкнуть, освоиться. – Я точно знаю, ведь уже несколько миллиардов лет дарю свои свет и тепло. Ты и представить себе не можешь, каким я раньше было … вспыльчивым! Я могло, да и теперь могу, испепелить кого угодно, а могу, наоборот, пригреть ласково.

– Как же тебе это удается?

– Когда-то давно я выкинула из головы попытки себя переделать или потушить то, что начало разгораться. Оказывается, испытывать раздражение или гнев  совершенно нормально и совсем не стыдно, та знала?

– Не знала…- покачала головой балерина, – в книгах о вечном и прекрасном, рядом с которыми она провела большую часть своей жизни ничего не говорилось об этом, а стало быть это не было ни вечным ни прекрасным и, по мнению балерины, не имело права проявляться вообще. Подумав так, балерина ощутила как искорка негодования вспыхнула где-то внутри нее.

Солнце это заметило и продолжило:

– В тебе может бушевать настоящее пламя, а могут тлеть и копиться угли раздражения и мелких недомолвок в ожидании того, что сдвинет вопрос с мертвой точки. Ты только подумай, сколько это энергии!

– И правда… – задумчиво проговорила балерина, –  с нею же что-то можно сделать, наверное? В этот момент огонек внутри нее вдруг неожиданно поднялся выше и от этого невероятное тепло разлилось по всему телу.

– Конечно, можно! Можно согреть кого-то, можно осветить что-то, а можно сжечь дотла и построить заново – иногда и это необходимо.

– Здорово! – только и смогла ответить балерина, поглощенная своим неожиданным открытием. Теперь внутри нее полыхал и светился огонек там, где, как ей казалось должно было биться спокойное хрустальное сердце. Она не могла его контролировать, но отчего-то все вокруг становилось светлее и понятнее…

Солнце заметило перемены в своей собеседнице и поспешило скрыться за проходящее облако: оно отлично знало, что каждому иногда нужно просто побыть  наедине со своим ощущениями. Балерина же, прикрыв глаза, продолжила качаться на своей ленте, и от света внутри нее по стенам бежали зайчики, а по коже мурашке. Ты понимаешь, почему?

Текст и рисунок: Ольга Люцко

Август 2016

Посвящается Елене Павлюченко

Однажды на клумбе приморского городка вырос необычный тюльпан. С виду он был очень похож на своих луковичных собратьев, но кое-что очень сильно отличало его от других цветов: этот тюльпан распускался исключительно по ночам. 

— Почему ты прячешься от солнца? – как-то спросила его любопытная лягушка.

—  Я не прячусь, я … – поспешил возразить цветок, но вдруг остановился. Ему очень хотелось объяснить лягушке свою точку зрения, и одновременно совсем не хотелось делиться сердечным секретом. Поразмыслив пару секунд тюльпан ответил:

— Мне просто нравится смотреть на ночное небо!

— Понимаю… – кивнула лягушка и ускакала прочь: она и сама любила квакать глядя на звезды.

Оставшись один, тюльпанчик окинул взглядом сонных товарищей, мечтательно улыбнулся, раскрыл белые лепестки навстречу Луне  и окутал клумбу ванильно-молочным ароматом.

— Здравствуй, мой хороший, – улыбнулась Луна своему любимцу, – ты опять не спишь?

— Не сплю… – ответил тюльпанчик.

— Хочешь, я спою тебе колыбельную? – спросила Луна

— Хочу! – ответил цветок. Целый жаркий суетливый день ждал он ночную прохладу, и этот вопрос, и, главное, то сладкое чувство спокойствия и безграничного счастья, которое обнимет его с первыми звуками лунной песни.

— Хорошо,  – улыбнулась Луна, – только можно я сначала тобой немного полюбуюсь?

— Мной? – удивился тюльпанчик, – разве я достаточно хорош?

— Конечно! Неужели никто не говорил тебе, что во всем мире больше нет такого как ты?

— Значит, я самый-самый?!! – обрадовался цветок.

— Нет, – улыбнулась Луна, – среди тех, кто уникален, не бывает «самых-самых»… «Самых-самых» просто не существует! А ты ведь существуешь, правда?

Тюльпанчик с опаской пошевелил лепестками и радостно воскликнул:

— Да! Я существую! Я есть! Как здорово, что я не «самый – самый» и могу вот так вот запросто болтать с тобой.

— Да, можешь, потому что ты еще и очень смелый!

— Я смелый? – еще больше удивился цветок. Он и подумать не мог, что смелость, храбрость, или отвага – это про него, ведь он так сильно боялся дневной суматохи и мнения прохожих, что до самого захода солнца скрывался за широкими листьями.

— А кто же еще?! Раскрываться всегда страшно, но ты можешь это… Раз у тебя хватило силы духа пойти своим путем и расцвести ночью, то стоит лишь поставить цель – и ты ее непременной добьешься!

— И тогда меня кто-нибудь полюбит? 

— Я люблю тебя уже сейчас, мой малыш! – ответила Луна и, поцеловав круглые лепестки, завела свою тихую песню… 

… Ветер покачивал в такт колыбельной ароматный бутон, и нежные слова лунной песни повисали в воздухе как капли тумана, чтобы поутру засиять росинками на траве. Много дней цветок шел к своей цели, задерживаясь все дольше и дольше после восхода солнца. Когда же наконец, ему удалось раскрыться навстречу дневному свету, то мир оказался вовсе не оглушительным и страшным, а ярким и безумно интересным, потому что где-то глубоко внутри маленький необычный тюльпанчик всегда помнил, что он  хороший, что он любим, и что он многое может. Конечно, Луна время от времени напоминала ему об этих простых истинах, но то уже совсем другая история…

Текст и рисунок: Ольга Люцко

Сентябрь, 2015г

Посвящается Юле Старикевич

Юная виноградная Лоза, прислонившись к беседке, с замиранием сердца смотрела, как на соседней клумбе распускается пион – его зеленые кожистые листья обрамляли плотные идеально круглые бутоны, готовые раскрыться и утопить весь двор в своем великолепии.

– Ох, лето пришло – скоро наемся вдоволь! – с восторгом прожужжал мохнатый шмель, присев на край беседки. Потом он огляделся и заметил соседку:

 – А ты кто? Что-то я тебя тут не видел раньше…

– Я – Люси, наверное… – неуверенно ответила Лоза, – меня прошлой осенью сюда привезли, и на ленточке было написано «Виноград. сорт Люси»…

– Вот и здорово! А ты цвести умеешь? 

– Кажется, умею … – тихо сказала Лоза. Она так стеснялась своих маленьких незаметных цветков, что готова была на все лишь бы никому их  не показывать.

-Ну-ка, дай взглянуть! – потребовал шмель – уж он-то в цветах разбирался.  

Лоза смутилась, однако ветер-шутник вдруг тронул нежные листочки и показал миру скромные метелочки редких желтых тычинок.

– Разве ж это цветы? – вздохнула Лоза, все мимо проходят и не замечают. Может это и к лучшему – хоть на смех не поднимают…

– На смех? За цветы? Глупая-глупая ты, Люси! – нахмурился шмель. – Разве умение цвести состоит лишь в величине и яркости лепестков? Если так подумать, то любого обсмеять можно! 

– Не любого! Вот над пионом, например, или розой никто и не подумает насмехаться! А еще лилии, и колокольчики, и васильки, и ромашки – они так много красоты дают миру!   

– Эх, милая, дождемся осени! – хитро улыбнулся шмель, погладил мохнатой лапкой скромные цветочки и был таков.

Вскоре под летним солнцем раскрылся и заиграл во всей красе пион. Десятки букашек нашли себе приют в его ароматных лепестках, а пчелки и бабочки то и дело залетали угоститься сладким нектаром. Лоза смотрела на это махровое великолепие и сердце ее наливалось таким сладким чувством, которому она даже и не знала название. Когда же пион начал увядать, Лоза с удивлением отметила, что это чувство сменилось другим – благодарностью тому, что она могла долго наслаждаться красотой его цветков. Правда, ей было еще грустно от того, что пчелы и бабочки больше не кружились над неприметным зеленым кустиком.

– Ну, что теперь скажешь? – неожиданно к Лозе наведался ее старый знакомый шмель.

– Что жизнь удивительно несправедлива… – ответила Лоза.  – Пион был великолепен, к когда прошло его время то, не осталось и следа…

– Разве? – прожужжал шмель, – А то нежное чувство, которое переполняет тебя при мысли о прекрасном цветке – это не след? 

Лоза колыхнула листьями, словно пожала плечами – на месте ее скромных цветочков уже отчетливо прорисовалась гроздь с маленькими виноградинками.

– Послушай, Люси, – уже серьезно сказал шмель. – Мы смотрим на этот мир каждый со своей высоты и выбираем, чем наполнить себя – радостью и любовью, или грустью и завистью. Клубника ближе к земле чем, ты, ей дано увидеть меньше, чем тебе, но ее плоды сладкие и ароматные. Я летаю высоко и вижу много безобразного, однако мне удается собрать сладкий нектар. Ты все поняла, Люси? Впрочем, можешь не отвечать, – твои ягоды расскажут больше, чем ты думаешь.

Шмель резко взвился в воздух и улетел, а Лоза еще долго вспоминала его слова и картина недолговечной прелести цветов постепенно меняла для нее свои краски. Пион сменили лилии, а за ними пришли георгины, хризантемы и бархатцы, а потом неожиданно вспыхнул переливами золота стройный клен у калитки. Все эти нюансы и полутона очарования теплых дней, Лоза бережно сохраняла в своем сердце, и ягоды ее становились спелее день ото дня.

– Я прилетел попрощаться! – услышала Лоза однажды над ухом.

– О, милый шмель! Что так? 

– Зима, знаете ли, скоро! Говорят самая волшебная пора года… Правда сам я никогда не видел…

– И я, наверное, не увижу! Думаю, усну, как и в прошлом году!

– Тебя это печалит?

– Напротив! У снов есть свое очарование!

– О, как ты заговорила! Как виноград?

– Говорят, очень сладкий…

– Не сомневаюсь! Прощай, мне еще много кому нужно на ушко пожужжать!

Шмель улетел, Люси помахала вслед ему пожелтевшим листком. Она была счастлива, что уже в свое самое первое лето научилась по-настоящему цвести. А ты это умеешь?

Текст и рисунок: Ольга Люцко